Две секунды после войны
Автор: Nitka
Бета: funhouse
Рейтинг: PG-13
Жанры: Джен, Ангст, Философия
Статус: закончен
Примечания автора:
И - да, я знаю что две строчки там не рифмуются, это так надо.
Две секунды после войны,
Там, где красно-кровавый снег,
Там, где можно пуститься в бег,
Там, где издавна снятся сны.
Позже будут кресты могил,
А сейчас восторженный свист,
А сейчас не наигран смех,
Словно кто-то Весну родил.
Две секунды после войны.
Ей, девчонка, куда бежишь?
Чем настолько ты дорожишь –
Это тайны твои. Тай-ны.
Сердце бьётся: «тук-тук», «тук-тук»:
«Ещё немного – я, наконец, приду,
Ещё немного – и я его найду».
А в груди взволнованный стук.
Две секунды после войны,
Ты беги, девчонка, беги,
Ножки в туфельках береги.
А я тихо. Закрою. Глаза…
Там, где красно-кровавый снег,
Там, где можно пуститься в бег,
Там, где издавна снятся сны.
Позже будут кресты могил,
А сейчас восторженный свист,
А сейчас не наигран смех,
Словно кто-то Весну родил.
Две секунды после войны.
Ей, девчонка, куда бежишь?
Чем настолько ты дорожишь –
Это тайны твои. Тай-ны.
Сердце бьётся: «тук-тук», «тук-тук»:
«Ещё немного – я, наконец, приду,
Ещё немного – и я его найду».
А в груди взволнованный стук.
Две секунды после войны,
Ты беги, девчонка, беги,
Ножки в туфельках береги.
А я тихо. Закрою. Глаза…
- Белка, Белка, - надрывался радист, хрипя через канал такой ненадёжной связи.
Раненый Белка устало открыл глаза и, услышав знакомый голос, собрал последние силы. Его плечо ещё несколько недель назад насквозь пробили на передовой, но, не желая сидеть в крыле раненых, он выпросил остаться хотя бы на связи.
Теперь же безнадёжно перебита нога – враги, перед тем, как уйти, хладнокровно перерезали ему сухожилие и переломали коленную чашечку. Однако никто не смог вырвать из плотно сжатых губ ни одного стона. За это его, в отличие от Куницы, сейчас бездыханно лежащего в луже собственной крови, почему-то оставили в живых. Враги тоже умеют ценить чужую силу, а в этой войне раненый воин уже никому не поможет.
Стиснув зубы, Белка поднялся на здоровом колене и, помогая себе неповреждённой рукой, упорно продвигался из своего угла, к столу с оборудованием. Дрожащая рука не слишком-то помогала, но, не раз упав, мужчина снова и снова поднимался, сипя: «Ещё один, ещё один…»
Без сил рухнув возле стула, Белка, понимая, что точно не поднимется, громко прохрипел:
- Я здесь, Журавль. Тише, а то оглохну.
Журавль, до этого с всё большим отчаяньем звавший радиста, облегчённо проговорил:
- Белка, слава Богу, ты жив. Белка, я же говорил, что мы выживем и победим! Не зря я клялся твоей матери, что ты вернёшься. Белка, мы победили! На этот раз окончательно и безоговорочно! Враг отступает, война закончена!
Мужчина улыбнулся и, устало прикрыв глаза, опустился в лужу крови, одна часть из которой принадлежала Кунице, а другая ещё двоим, которых никто из них так и не успел узнать – новички умерли слишком быстро…
Не было сил перебинтовывать переломанную ногу, а повязка на руке давно пропиталась кровью. Боль последние несколько дней стала неотделимой частью, а пару часов назад, ещё перед тем, как его мучители по необъяснимой причине торопливо ушли, солдат и вовсе спокойно принял факт о том, что смерть вот-вот доберется до его глотки, махая заржавевшей железной косой. Впрочем, ему и так практически не оставили шансов выжить.
Перед глазами всё мутилось, кружилось в шальном хороводе, и жутко хотелось просто заснуть. Однако когда Журавль забеспокоился, удалось пересилить себя.
- Белка? Белка, ты где там? Почему я не слышу радостных воплей? Мы же победили, Белка!
Да, мы победили.
Мы. Победили.
Теперь никто не сможет безнаказанно насиловать их девчонок, никому не удастся с мерзким удовольствием убивать детей, смотря на их мучения. Никто не даст положить в нежные женские руки грубый приклад оружия.
Иссякнет поток крови и слёз, а на искусанных губах появятся улыбки. Смешливые мальчишки и девчонки снова смогут играть в пятнашки во дворе, не боясь, что маленькое детское тельце проткнёт выпущенная кем-то пуля.
Детство вернется, дети вернутся, равно, как и сгладится пара морщинок в уголках глаз седых, постаревших от горя матерей.
И прокляни Дьявол того, кто осмелится сказать, что это того не стоило!
Стоило! Тысячи жизней стоили того, чтобы война прекратилась, тысячи жизней стоили того, чтобы родные, близкие сердцу люди забыли, что такое холод и голод.
Спроси у Белки: «Стоило ли?..», и он готов хоть до бесконечности, пока не охрипнет, кричать: «Стоило, твою мать, конечно, стоило!»
Сейчас же громко, наигранно бодро ответил:
- Ага. Я и радуюсь.
- По тебе не слышно.
- Ты просто… - сглотнул вязкую слюну, перемешавшуюся с кровью, - оглох.
- Да? - казалось, удивился Журавль и неожиданно согласился: - Наверное, - послышался скрип, характерный для спинки стула, на которую откинулось тяжёлое тело. - А помнишь, как мы когда-то грохнулись с соседской яблони, а Натка нас потом лечила?
Так хотелось спросить: «Что это ещё за «А помнишь»?», но сейчас, когда они победили, лучше на выдохе произнести:
- Помню.
- И я помню, - весело добавил Журавль, словно не замечающий надломанности ответа. - Натка тебя вообще обожала, чуть ли не боготворила, а на меня только бурчала и малолетним дурашкой обзывала, хотя сама на три месяца младше. А ты среди нас самым взрослым был и первым на фронт ушел. Не честно. Я на второй день после семнадцатилетия к тебе рванул, а тебя, оказывается, перевели. Больше года прошло перед тем, как мы неожиданно встретились. Это судьба. Правда. Мы ж по её велению одно и то же место под пулю подставили. Я тебя сразу узнал, Белка. У тебя голос такой потрясный – один раз услышишь, и уже не забудешь. Радист из тебя тоже классный, будто всю жизнь только этим и занимался. А завтра тебе по-любому медаль вручат – это я тебе стопроцентно гарантирую… Ау, ты слушаешь?
По мере этого то ли диалога, то ли монолога, голос рассказчика становился всё тише и тише, словно на шипящую прерывающуюся связь наложили плотную волну помех. А может, это у Белки притуплялся слух, а перед глазами не случайно замаячила чернота?
Вдох-выдох. Лёгкие послушно набирают и выпускают воздух, пропитывая кровь внутри нужным углекислым газом.
- Всё я помню, - усмешка. - И как бабуля нам за эти чертовы яблоки таких подзатыльников надавала… что я небо в алмазах увидел. Ещё и Витка добавила.
- Угу, весело было: Натка – лечит, Витка – калечит. Прям как сёстры близняшки.
Ответить Белке не дали вломившиеся в помещение люди. С автоматами наизготовку, они шустро рассредоточились в тёмном помещении, а после того, как убедились, что врагов здесь нет, начали осматривать соотечественников, встревоженно спрашивая:
- Есть кто живой?
Белка и по виду напоминал нежильца – форма порвана, окровавлена, тело в синяках. Весь грязный, немытый вот уже несколько недель и окружённый зловонным, тошнотворным запахом крови. Сколько времени назад убили Куницу? Мужчина не помнил.
Несколько секунд засомневавшись, стоит ли вообще подавать голос, собрался с силами:
- Да. Я здесь…
И к нему тут же подбежали.
Несколько километров отсюда…
Журавль со вздохом откинул назад голову, чуть поморщившись от боли в плече. Неужели… всё?
И молнией на губах улыбка: Белка жив!
Жив! Жив! Жив! Господи, спасибо тебе за это!
Его нашли – по связи слышно, как над ним суетятся солдаты. Кто-то что-то говорил, спрашивал, сочувствовал, советовал. Уж теперь о нём позаботятся и обязательно вручат какую-нибудь почетную медаль. Неважно какую, лишь бы мать, к которой Белка вернется, заплакала от счастья.
- Журавль, Вы меня слышите? - вышел на связь незнакомый человек.
- Да, - ответил тот. - Я нахожусь в двенадцати километрах на юг от Вас. Известие о нашей победе разослано по всем направлениям.
- Хорошо. Ждите, к Вам скоро прибудут люди.
- Ага, жду.
Отключившись, Журавль продолжил смотреть в потолок бессмысленным взглядом.
Капля за каплей, секунда за секундой из него уходила жизнь. И нет сил встать, только пошевелить здоровой рукой и говорить, говорить, говорить… Пока не перестанет слушаться язык.
На полу мёртвые враги вперемешку с союзниками. Чудо, что они отбились – чужаков было втрое больше. Журавлю удалось выжить волею Судьбы, и только он хотел сообщить о нападении, как по всем линиям громогласно сообщили о победе. В эту секунду всё показалось таким неважным.
Дыхание Рыси угасло несколько минут назад, оставив только невидящий взгляд карих остекленевших глаз. И прежде, чем уйти за ней, Журавль твёрдо решил: он удостоверится, что с одним человеком всё в порядке. Ведь Белка такой… замечательный. Светлый, добрый. Он не может так просто уйти, не оставив ничего после себя. И Белка действительно остался жить.
Резкая боль в пробитом животе не смогла стереть искреннюю улыбку – Натка непременно обрадуется.
А Журавль… да, видно судьба у него такая – пусть именно он из них двоих останется одним из тех солдатов, чьё имя будет выгравировано на табличке с именами погибших, отдавших жизнь во имя Родины. Да и с этим можно поспорить – разве за Родину отдавали жизни? Нет, не за неё, совсем не за неё…
Пусть это будет ценой… Если Белка жив, он совсем не против…
* * *
Белка проснулся, рассеянно смотря в белый потолок. Пахло чистотой и медикаментами. Свежестью. Так… необычно.
Холодно, правда, но это ничего.
Так странно, что он жив…
Рядом, на таких же койках рядами лежали раненые. Никто не стонет, никто не жалуется. Никто вообще не нарушает уютной, непривычной тишины. А может, они удивляются тому же?
Они молодцы – они выжили.
- Проснулся? - молоденькая медсестричка, совсем ещё девчонка, подошла, склонившись над Белкой.
Как только поняла? Мужчина ведь даже не шелохнулся.
Он кивнул, приподнимаясь – ему вообще казалось, что, несмотря на синяки, ссадины и переломы, он способен свернуть горы. Но главный тревожащий его вопрос требовал немедленного ответа.
Девчушка, казалось, поняла причину его беспокойства:
- Журавль просил позвать тебя, но…
Она не успела договорить, так как Белка рывком вскочил, собираясь встать. Ласковые, неожиданно сильные руки раненый скинул без особого усилия, даже не поморщившись, когда боль гулким эхом сокрушила тело. Неважно, всё неважно, только бы, наконец, увидеть повзрослевшего, возмужавшего Журавля. Витьку.
- Христа ради, подождите, - взмолилась медсестричка. - Только три дня прошло. Журавль…
- Виктор, - тихо перебил тот.
- Виктор, - девчонка торопливо закивала, украдкой стирая набежавшие слёзы. - Он…
Замерла, напряглась, будто готовая вот-вот лопнуть струнка, бледная, отощавшая, с тёмными кругами под глазами. Одеть бы её в красивое платьице и лёгкие туфельки вместо старенького белого халата. Распустить бы светлые, связанные в тугой пучок кудри, подарить блестящую, переливающуюся цацку… Господи, какая же она маленькая и хрупкая…
Но сейчас не время.
- Пропусти, сестрёнка, я обязан его увидеть.
Не скрывает слёз – переживает, боится. И так – за каждого, кого ей доверили, кто ей доверился.
Трёт покрасневшие глаза, кивая. А на них двоих молча смотрят другие раненые. Многие устало улыбаются, смотря на эту невинную красоту. Понимают: и умирали – не зря, и выжили тоже – не зря… У каждого свои моральные ценности.
Однако Белка уже чует что-то недоброе. Прикусывает изнутри губу, превозмогая боль, и говорит:
- Пошли.
Девчушка, не смея перечить, вдруг всхлипывает, убегает к небольшому шкафу у стены и достаёт пару потёртых от частого пользования ненадёжных костылей. Подойдя обратно, почему-то крепко обнимает, надрывно шепча:
- Пожалуйста, пожалуйста…
Как же хотелось спросить: «Пожалуйста», что?», но Белка без слов опирается на поданные костыли, прося:
- Покажи.
На более длинные слова не хватает дыхания.
Секунду медлит, но, собираясь духом, неспешно поддерживает хромого, ведя его к выходу. У дверей мужчина ласково отстраняет маленькие ладошки, мол – не надо, я и сам могу. А она, как слабая, не возражает, покорно показывая, куда идти.
Кто она? Всего лишь сопливая девчушка, едва оперившая худые, полупрозрачные крылышки, а он уже взрослый мужчина – ветеран, сумевший выжить в этой огромной алчной огненной мясорубке. И пусть разница в возрасте меньше чёртовой дюжины, не стоит их даже сравнивать. Лишь просить, просить, просить – не сдавайся, пожалуйста! Хотя бы ради самого себя…
И Белка идёт, наплевав на боль. Он обязан увидеть Журавля, даже если… нет, не стоит думать об этом. Ведь его голос через связь был таким жизнерадостным…
Чем ближе они подходили, тем сильнее слышался этот зловонный запах. Всё чаще ощущались тихие стоны – одни жалобные, другие тихие, сквозь зубы. Запах страданий оглушал, выбивая почву из-под ног, но солдат упорно продвигался к нужному помещению – девчонка, которая объясняла, куда сворачивать, скромно шагала следом.
Госпиталь, если можно было так назвать почти заброшенное, полуразрушенное здание, оказался небольшим, но из-за головокружения всё плыло, смешивалось, пол и потолок вот-вот – и поменялись бы местами, очертания расплывались в несуществующей агонии.
Он шатался, словно пьяный, потрёпанный жизнью маятник, но не смел ни остановиться, ни повернуть назад.
Как же так – ему повезло, а Журавлю… нет?
Шаг за шагом, на дрожащих руках, правая из которых отдаёт ужасающие боли по всему телу. Костыли, упираясь в пол, надрывно скрипят – словно что-то говорят, советуют, по-стариковски искренне читая молитву.
Тикают секунды на настенных часах, утешая драгоценно-утекающее время. А тревога, беспокойство всё усиливаются, заглушаемые лишь одинокой бездомной тревогой. Ведь человек даже в последнее мгновение надеется – надежда умирает последней.
В крайнем коридоре их встретила немолодая женщина в уже знакомом белом халате.
- Что вы здесь делаете? - строго спросила она, не сумев скрыть нотки усталости в голосе.
Медсестричка бросилась было вперёд, но Белка остановил её, пристально вглядевшись во много повидавшие женские глаза.
- Журавль здесь?
Мужчина не был уверен, что она знает. Здесь наверняка не одна сотня раненых, и вечно занятой, всем срочно нужной опытной медсестре могут быть неизвестны такие мелочи. Они всего лишь рядовые солдаты, каких тысячи в этой Богом забытой стране.
Однако та знала и сказала, сумев выдержать тяжелый взгляд:
- Да. Его все здесь знают. Жизнерадостный мальчишка, всё нам помогал, хотя сам едва на ногах стоял. А теперь и он… - покачала головой. - Он звал Белку. Это же ты?
Кивок в ответ. Звал, значит.
- Пропустите, - с усилием сдерживая рвущиеся наружу эмоции так, чтобы получилось совсем уж безэмоционально.
И она отступает, впрочем, придерживая медсестричку за локоть:
- Пойдём, девочка, тебе тут не место.
Хочет взволнованно возразить, но локоть сжимают чуть крепче, и девчонке не остаётся ничего другого, кроме как вновь повиноваться старшей. Она здесь лишняя.
А солдат, не слыша больше ничего и никого, заходит. Память невольно воскрешает забытые слова: «Отче наш, ежеси на небеси», умоляя, пусть Он будет жить. И совсем не понимает, что шепчет это вслух.
Пусть… пусть только Он выживет. Жизнь отдам, судьбу, душу свою, всё что угодно хоть Богу, хоть Дьяволу, только бы жив остался. Только бы ниточка, связывающая явь и бытие, не оборвалась.
Внутри мрачно, холодно, словно передёрнуто тихой тёмной пеленой. Тут тоже… никто не стонет.
От отвратительной вони начинает тошнить, но Белка почти не ощущает её, зорко высматривая нужного человека среди остальных полумёртвых. Когда при обходе обнаруживают, что кто-то перестал дышать, его уносят, чтобы похоронить со многими остальными. Не факт, что и половина переживёт сегодняшнюю ночь.
И вот взгляд вылавливает человека – да, он, точно он, перепутать невозможно. Повзрослел… действительно стал мужчиной, и плевать, что по возрасту он до сих пор считается сопливым мальчишкой. Боевое крещение позволило пройти этот тест экстерном.
В тишине как молоток звучат негромкие шаги и стук костылей о деревянный пол. Нога болела адски, а синяки и раны до сих пор ощущались настолько сильно, что хотелось взвыть.
Пробитое плечо – старую рану ему не стали забинтовывать, наверно, решив сберечь медикаменты для тех, кому сейчас нужнее, и каждый раз, когда мышцы напрягались, переставляя костыль, приходилось крепко сжимать зубы, не выдавая никому постыдную, как он считал, слабость. Но ничего, это сейчас такие мелочи…
Шаги стихли, а раненый тяжело опёрся на костыли, стараясь не потревожить старую и новую раны.
Виктор неподвижно лежал на спине. Глаза прикрыты, и если бы не кровавая, скрытая бинтом рана на животе, казалось бы, что человек всего лишь отдыхает после трудного дня. Если бы… если бы всё было именно так! Мужчина даже не дышал, и Белка замер, прислушиваясь. Дыхания… действительно не слышно.
Эхом: «Господи». Но Господь тут точно не поможет. Он никогда не берётся отнимать тех, кого валькирии* успели забрать себе.
Вниз, на колени, не обращая внимания на боль и с грохотом упавшие костыли. «Господи, Господи…»
Не покидай нас, пожалуйста.
Лихорадочно, здоровой рукой нащупывая остатки пульса на обжигающе горячем теле. Лихорадка – хорошо или плохо? Без разницы.
«Господи».
Рука, шея, сердце. Хоть что-то. Прикоснуться пальцами к жилке, отчаянно прикусив губу.
Секунда, другая, третья, а после… пугливый «тук-тук… тук-тук», и судорожный выдох с полуприкрытыми веками. Вот так. Правильно.
А Господь тут совершенно не причём.
- Ты выживешь, - приказ сквозь стиснутые зубы. - Не посмеешь сдохнуть в этом гадюшнике.
И неожиданно Виктор на грани слышимости смеётся:
- Не… дождёшься.
А Белка улыбается в ответ сухими, потрескавшимися губами.
Война закончилась.
Они. Выжили.
* Валькирии – магические девы-воины, на крылатых конях подбирающие умерших и отправляющие их за черту – Валгаллу. Некоторые легенды (в скандинавской мифологии) говорят, что Валькирия – это имя именно одной девы. Но здесь я сознательно соединила Господа и валькирий в одном абзаце.